<…>

Толпа — понятие количественное и визуальное: множество. Переведем его, не искажая, на язык социологии. И получим «массу». Общество всегда было подвижным  единством меньшинства и массы.  Меньшинство  — совокупность  лиц,выделенных  особо; масса — не выделенных ничем. Речь, следовательно, идет не только и не столько о  «рабочей массе». Масса —  это средний человек.  Таким образом,  чисто  количественное   определение  —  «многие»  —   переходит  в качественное. Это совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип. Какой смысл в  этом  переводе  количества в качество?  Простейший  —  так понятнее происхождение  массы.  До  банальности  очевидно,  что   стихийный  рост  ее предполагает совпадение целей, мыслей, образа жизни. Но  не  так ли  обстоит дело  и с любым сообществом,  каким  бы  избранным оно себя ни  полагало?В общем, да. Но есть существенная разница.

В  сообществах, чуждых  массовости,  совместная  цель,  идея  или идеал служат единственной связью, что само по себе исключает многочисленность. Для создания меньшинства,  какого угодно, сначала надо, чтобы каждый по причинам особым,  более  или менее личным, отпал от толпы. Его совпадение с теми, кто образует меньшинство, — это позднейший, вторичный результат особости каждого и,  таким  образом,  это  во  многом  совпадение несовпадений.  Порой печать отъединенности  бросается   в   глаза:   именующие  себя  «нонконформистами» англичане — союз согласных лишь в несогласии с  обществом. Но сама установка- объединение как можно меньшего числа для отъединения от как можно большего —  входит  составной  частью  в структуру  каждого  меньшинства.  Говоря  об избранной публике на концерте изысканного музыканта, Малларме тонко заметил,что этот узкий круг своим присутствием демонстрировал отсутствие толпы.

В сущности,  чтобы  ощутить  массу  как психологическую  реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить,масса это или нет. Масса  —  всякий и  каждый,  кто ни в добре, ни в зле  не мерит себя особой мерой, а  ощущает таким же, «как  и все», и  не  только не удручен, но  доволен  собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой — задаваясь вопросом, есть ли у  него  какое-то  дарование, умение, достоинство, — убеждается,  что нет никакого.  Этот   человек  почувствует  себя   заурядностью,   бездарностью,серостью. Но не массой.

Обычно,  говоря  об  «избранном меньшинстве», передергивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные — не те, кто кичливо ставит себя выше, но  те, кто  требует  от  себя больше,  даже если  требование  к  себе непосильно. И, конечно, радикальнее всего делить человечество на два класса:на  тех,  кто  требует от себя  многого  и сам  на себя взваливает тяготы  и обязательства, и на тех, кто не требует  ничего и для  кого жить — это плыть по течению, оставаясь таким, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя.

Это напоминает мне две ветви ортодоксального буддизма:  более трудную и требовательную махаяну — «большую колесницу», или «большой путь»,  — и более будничную и блеклую  хинаяну — «малую колесницу», «малый путь»[1]. Главное и решающее — какой колеснице мы вверим нашу жизнь.

Таким  образом,  деление общества на массы  и  избранные меньшинства  — типологическое и не совпадает ни  с делением  на социальные  классы, ни с их иерархией.  Разумеется,  высшему классу,  когда он становится высшим и  пока действительно им остается, легче выдвинуть человека «большой колесницы», чем низшему. Но в действительности внутри любого класса есть собственные массы и меньшинства. Нам еще предстоит убедиться, что плебейство и гнет массы даже в кругах традиционно  элитарных  — характерное  свойство  нашего  времени. Так интеллектуальная  жизнь,  казалось  бы  взыскательная  к  мысли,  становится триумфальной дорогой псевдоинтеллигентов, не  мыслящих, немыслимых  и  ни  в каком виде неприемлемых. Ничем не лучше останки «аристократии», как мужские,так  и  женские.  И, напротив,  в  рабочей среде,  которая прежде  считалась эталоном «массы», не редкость сегодня встретить души высочайшего закала.

<…>

Масса — это посредственность, и, поверь она в свою одаренность, имел бы место  не  социальный сдвиг, а всего-навсего  самообман. Особенность  нашего времени в  том,  что  заурядные  души,  не  обманываясь  насчет  собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое  право на нее и навязывают ее всеми всюду. Как говорят американцы, отличаться — неприлично. Масса  сминает все непохожее,  недюжинное,  личностное  и  лучшее. Кто не такой,  как все,  кто думает не так, как  все, рискует стать отверженным. И ясно, что «все»  — это еще  не все.  Мир  обычно  был  неоднородным  единством массы  и независимых меньшинств. Сегодня весь мир становится массой.

Такова жестокая реальность наших дней,  и такой я вижу ее,  не закрывая глаз на жестокость.