Двенадцать лет мордовал вампир и садист свою обиженную судьбой супругу, пока не отправил ее в мир иной.

Генное проклятие

Гитарист лет пятидесяти, стоящий у входа на центральный городской рынок Бобруйска, отнюдь не походил на бродягу, сшибающего деньги на бутылку. Чисто одет, с аккуратно подстриженной бородкой, в «интеллигентных» очках. Редкий прохожий не задумывался, почему импозантный с виду человек в расцвете сил частяком торчит на улице с гитарой, вместо того чтобы найти достойную работу. Те, кто пожалостливей, в обшитую тканью коробку у его ног бросали купюры.
Порою музыкант брал с собой малорослую девочку-подростка Жанну. Тогда денег кидали больше. Ребенок в надвинутой по самые брови кепчонке уж точно вызывал жалость, особенно у женщин… Сердобольные бобруйчане редко замечали, как гитарист с девочкой покидают место заработка. А выглядело это, по меньшей мере, странновато — пацанка держалась от музыканта на приличном расстоянии, будто они и не знакомы вовсе.

Все объяснялось и просто, и одновременно сложно. «Девочка» была его женой, которую он в грош не ставил и откровенно стеснялся показываться с ней на людях. Мало того, стоило им оказаться за дверью дома, как романтичный гитарист превращался в тирана и бил супругу смертным боем. Двенадцатый год их совместной жизни стал последним. 31-летнюю Жанну похоронили, Глеб отправился в тюрьму.

***

…Жанна появилась на свет с редким генетическим заболеванием, задерживающим рост и физическое развитие в целом. Диагноз, который поставили малышке врачи, обещал жизнь, полную сложностей. Так оно и получилось. «Лилипутка, карлик, недомерок» — это лишь часть наиболее «безобидных» оскорблений, которые девочке, так и невыросшей выше 140 см, приходилось слышать с детства. Если бы хоть была рядом мама, к которой можно залезть на колени, уткнуться в волосы и плакать, пока горе по капле не выйдет наружу… Но мамы, передавшей Жанне свои «бракованные» гены, не было. Без меры пившую и в конце концов спившуюся родительницу лишили родительских прав. С тех давних пор Жанна никогда ее не видела. А про отца — кто он и что он — вообще ничего не знала.
Печальная участь ждала и ее младшую сестричку Катю, которую вслед за Жанной сначала приютили в доме ребенка, затем определили в интернат. Катя родилась с тем же генным перекосом. Им, без мамы и папы, предстояло жить в мире среди больших людей, больших предметов и больших трудностей. Повзрослев, маму они не осуждали: она сама была детдомовской и, «пропив» девочек, «всего лишь» продолжила дикий семейный сценарий.
После окончания интернатовской школы Жанна получила комнату в общежитии и пенсию по инвалидности. А в девятнадцать лет вышла замуж за 35-летнего Глеба Такушевича, отменно здорового мужчину ростом под метр восемьдесят. Она ведь тоже хотела любви и тепла, а тут такая удача! «Удача», правда, любил выпить, что, впрочем, было еще полбеды.

Полномасштабная беда нарисовалась в другом. В 1989 году Глеб лечился в психиатрической больнице — пытался откосить от армии. Получилось удачно, служить не пошел. Да и никуда вообще не пошел — ни на завод, ни в ларек торговать. Трудоустраиваться он и не собирался. Мотивировал свое злостное тунеядство религиозным принципом: дескать, он «коренной еврей», ходит в синагогу и всякий труд для него под запретом. Под запретом не было только есть и пить. А вот чего не было у Жанны, так это права голоса никогда и ни по какому поводу. Пенсией по инвалидности она не распоряжалась, все забирал и пропивал рослый супруг. В бутылке тонул и гитарный заработок. Не всякий раз и хлеба купить удавалось. Соседи часто видели голодные глаза маленькой женщины и наливали бедняге тарелку супа. Но на общей кухне Жанна не ела. Уносила тарелку в комнату и ставила перед мужем. Если что-то после него оставалось, доедала.
Смиренность и кротость жены он воспринимал как должное. За малейшую, как ему казалось, провинность следовало неизбежное физическое «внушение». Когда он наконец прибил супругу до смерти, судмедэкспертиза датировала не только свежие гематомы, но и недельной и месячной давности, то есть кровоподтеки с нее, по сути, не сходили.
Расследовать уголовное дело приехала следователь из Могилева и сразу отправилась в общежитие собирать на изувера так называемые характеризующие материалы. И не услышала о Такушевиче ни одного хорошего слова. А вот Жанну жалели все. Когда доходило до громких эксцессов, соседи буквально вламывались в комнату и успокаивали тирана. Тот сделал выводы и при экзекуциях стал зажимать супруге рот. От такой беспросветной житухи маленькая женщина, вместо того, чтобы выставить свою «удачу» со своей законной жилплощади, начала помаленьку выпивать. Глеб ее нагло, прямо-таки по-садистски эксплуатировал. Чего только стоило то, как Жанна стирала ему одежду. Брала маленький кусочек мыла и терла каждый сантиметр. У изувера была жесткая установка относительно состояния персонального гардероба — все должно «блестеть»!
По сравнению с пристойно «прикинутым» мужем миниатюрная женщина смотрелась бедной сироткой. Самые дешевые тряпки из сэконд-хэнда, кофточка с чужого плеча — вот и все наряды.
Свою маленькую жену он не уважал настолько, что старался не появляться с ней на публике. Исключением было музицирование у рынка. Но даже в эти дни он никогда не шел с ней рядом, обязав супругу, словно чужую, держаться минимум метровой дистанции. Да за свою он ее и не почитал. Разве что в смысле некой личной собственности, которой распоряжался по усмотрению. Поговаривали, будто Такушевич продавал Жанну в рабство цыганам. Если это действительно так, то можно только догадываться, каким образом ее в «таборе» эксплуатировали…
Импозантный музыкант опустился до полного скотства, принципиально не пользуясь общим туалетом в коридоре, нужду справлял прямо в комнате, в тазик. Выносила за ним, естественно, Жанна. Добавить к этому уже, похоже, нечего.
Во время следствия Такушевич только и делал, что находил себе оправдания. Мол, ни стыда у нее, ни совести. Это же надо, пока он спал (в день убийства), жена посмела, не поделившись, в одиночку выпить на последние деньги. Поэтому и сорвался, избил, да малость перестарался… А ведь он, когда садился за стол, всегда наливал ей стакан… И от алкоголизма, кстати, хотел вылечить, а тут такое, понимаешь, приключилось — словом, не успел сделать доброе дело. Короче, послушать Такушевича, так жена его была сплошное зло, а он — исключительная добродетель. Забыл, наверное, как это «зло», ко всем питавшее сочувствие и жалость, подобрала на улице и принесла домой крошечного голодного щенка. Только лучше бы песик остался на улице. Духовный, душевный и моральный урод схватил беспомощную собачонку и под Жаннин плач вышвырнул несчастное животное в окно…
Ему было наплевать на всех и вся. Заболевший открытой формой туберкулеза, он даже лечиться не собирался. Соседи пытались надавить: «Ты что же себе думаешь? Давай скорей в больницу! У нас же дети по коридору бегают!» Ни просьбы, ни угрозы на разносчика опасной инфекции не действовали. В итоге соседи были вынуждены обратиться в соответствующие службы.
Даже от следователя пытался скрыть факт болезни. А когда перед ним положили заключение врача, прикинулся шлангом: «А я думал — вылечился».
Изворотливость, лживость, цинизм сопровождали гитариста, как говорится, на каждом шагу. Например, о том, что у Жанны есть сестра, следователь узнала не сразу — Такушевич уверял, будто супруга была одна-одинешенька на всем белом свете, хотя сестру прекрасно знал.

Черный юмор

Он почему-то полагал, что весь мир ему что-то должен. Себя считал человеком особенным и достойным лучшей жизни. Не преминул рассказать, что о нем год назад писали в местной газете. И даже просил приобщить к делу копию публикации, где его, уличного музыканта представили жизнерадостным человеком с чувством юмора. А корреспонденту он рассказал, что не работает из-за слабого здоровья. Мол, хотел устроиться сторожем или охранником, но не взяли. Врачи признали не годным даже для работы дворником.
Иными словами, не правы все кругом и около, кроме него. На каждом допросе «юморной» музыкант давил на жалость, со всех сторон выставлял себя разнесчастнейшим человеком, которого родная мать бессердечно бросила. Правда, одноклассник Глеба рассказал, что пока он жил с мамой и сестрой, дома не утихали инициированные им же конфликты. Более того, в документах из психиатрической больницы значилось, что на родительницу он даже руку поднимал. Устав жить в постоянном стрессе, мать с сестрой продали квартиру и уехали из города. К тому времени Такушевич был уже вполне взрослым, мог бы подумать о заработке и хотя бы скромном съемном жилье. Он же предпочитал скитаться по знакомым и ночевать в приютах временного пребывания для бездомных. Жена с общежитием и пенсией по инвалидности стала для него прямо-таки находкой. Убежденный тунеядец, альфонс и, чего уж тут стесняться, просто подонок с полным отсутствием совести, присосавшись в качестве паразита к халявному источнику существования иссушил его до самого донышка и теперь 16 лет будет хлебать наваристую тюремную баланду, лечиться в тюремной больничке, играть под настроение на чужой гитаре и прикидывать, сколько же это ему стукнет, когда выйдет на свободу (если выйдет), и где и у кого зацепится на седьмом десятке своей сволочной жизни.
Да, все жалели обиженную судьбой маленькую Жанну, которая и по доброте душевной, пожалуй, свыкнувшись со свалившейся на нее бедой в образе вампира и садиста Глеба Такушева, не решилась порвать с ним раз и навсегда. Но жалели как-то отстраненно и, скажем так, не до конца. Прижучил бы изверга, пусть и без ее ведома, тот же участковый, глядишь, и не случилось бы непоправимого. Да что теперь о том говорить…

Мария Сечина.